Тобиас Чертон Реальная жизнь Уильяма Блейка Глава 1 Один лишь способ умереть
Опубликовано: 27.02.2019
Тобиас Чертон
Реальная жизнь Уильяма Блейка
Глава 1
Один лишь способ умереть
1827
В 1827 году нахождение на английском престоле было рисковым предприятием. В феврале апоплексический удар положил конец пятнадцатилетней политической карьере графа Ливерпуля в качестве премьер-министра Англии. Король Георг IV оказался не в силах найти точку равновесия между идеями жестокого торизма герцога Веллингтона и либеральной политикой министра иностранных дел Джорджа Каннинга. Осознав уязвимость собственного положения, 7 марта Георг IV переехал в Виндзорский замок, откуда уже не смог вернуться назад в полюбившуюся приморскую резиденцию – Королевский павильон в Брайтоне.
Возмущение общественности, вызванное законом об импортации 1815 года, предписывающим завышение цен на сельскохозяйственную продукцию на внутреннем рынке, нарастало. Так называемые «Хлебные законы», принятые графом Ливерпулем, предусматривали ограничение ввоза хлеба из-за границы в угоду земельной аристократии. Правительство регулярно поднимало налоговые ставки, стремясь вывести экономику, доведенную до состояния глубокого упадка в результате продолжительных Наполеоновских войн, из затяжного кризиса. Однако данная политическая уловка не возымела должного эффекта, но напротив, усугубила продовольственное положение в стране и обострила проблему нищеты. Голод охватил всю страну, пострадали даже регионы, где ранее наблюдался избыток сельскохозяйственной продукции. В апреле король попытался приглушить накал страстей, призвав на пост премьер-министра Джорджа Каннинга. Однако 8 августа внезапная смерть последнего окончательно разбила надежды на либеральный политический курс Великобритании. Новость о кончине Каннинга огорчила Уильяма Блейка, тяжелобольного семидесятилетнего художника и поэта, дни которого тоже были уже сочтены.
Ранее в этом году Уильям Блейк написал аннотацию на новую книгу доктора Роберта Джона Торнтона «Молитва Господня, новое прочтение» (1827), в которой резко раскритиковал «торизм» автора, обосновывающий деспотическое право короля устанавливать налоговые ставки. Имея уже неважное здоровье, но сохраняя полноту духа, Блейк весьма тонко высмеял неоднозначность торнтоновского пиетета:
Отче наш Август [или Король Георг Август Фредерик], сущий на капитально-заоблачных Небесах! Да святиться имя Твое и титул, слава Тебе за тайны Твои, что сокрыты от нас; да будет воля Твоя и на небе, как на земле. Хлеб наш насущный, за деньги наши приобретенный, но налогом не обремененный, дай нам на сей день от духа Святого, что именуем Природой; и прости нам долги и налоги наши и королевские, и все прочие. Не введи нас во искушение трактовать Библию на усмотрение свое, но позволь текстам Вергилия и Шекспира стать священными для нас, избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство Земное и Небесное, и сила в войне, и слава в законах ныне и присно и во веки веков, поскольку Бог есть олицетворение королей и ничто боле. Аминь.
Довольно едкая пародия, полная негодования, никоим образом не была предназначена для публикации. Но и в почтенном возрасте Блейк был не в силах сдержать свое возмущение. Он оставался непоколебимо верным себе до последнего дня, который наступил в воскресенье 12 августа 1827 года, спустя лишь 4 дня после смерти Каннинга.
Судьба выбрала для Блейка примечательное место перехода в мир иной. Его последним земным адресом стал трехэтажный дом на Фаунтан-Корт, принадлежащий мистеру Бейнсу, родственнику Блейка со стороны жены. Дом из красного кирпича находился на западной стороне глухого переулка, ведущего к берегам Темзы. Неподалеку располагались здания Бофорта, театра Савой и Сомерсет-хаус. В XVIII веке густонаселенный район церкви Сэнт-Клемент-Дэйнс пользовался дурной славой среди жителей Лондона: там царила нищета, антисанитария и преступность. В народе квартал окрестили «радикальный Вестминстер». Здесь множились работные дома, искали убежища мошенники и злоумышленники, а муниципальные блюстители порядка не отваживались сюда заходить.
Но в 1821 году, когда миссис и мистер Блейк переехали на Фаунтан-Корт, их соседи принадлежали, скорее, к среднему классу. После многочисленных преобразований 1810 года и успешного благоустройства квартала, улица Стрэнд изобиловала старомодными жилыми домиками и прочими разнообразными по архитектуре сооружениями: кирпичные стены и отштукатуренные фасады, большие квадратные окна и высокие арки, причудливые контрфорсы и роскошные карнизы, пестрые вывески и витрины магазинов, изящные решетки на окнах лавки «Олд Кьюриосити». Мощеная улица протянулась от здания Королевской академии художеств и вокзала Чаринг-Кросс до церкви святой Марии-ле-Стрэнд (в те времена колонна Нельсона еще не была установлена, да и Трафальгарской площади не существовало).
На тротуарах и во дворах домов толпились люди всевозможных классов, поколений и сословий: шумные торговки в белоснежных чепцах предлагали лаванду, посыльные в смокингах сновали по улице и доставляли заказы. Чопорные джентльмены в длинных сюртуках и высоких цилиндрах сопровождали своих жен на прогулке, а леди в роскошных шалях, шляпках, оформленных лентами, и платьях с кружевными воротничками фланировали по мостовой. Многочисленные солидные здания издательств, типографий, редакций газет и журналов обрамляли Флит-Стрит до самого переулка Мидл-Темпл-Лейн. В те времена выпуск утопических статей, реакционных публикаций и радикальных материалов по-прежнему оставался выгодным делом, хотя небольшие книгопечатни все чаще переезжали на Фаунтан-Корт.
И если бы мы с вами поднялись по лестнице, увенчанной балюстрадой королевы Анны, всего на один пролет, то смогли бы увидеть дом №3 на Фаунтан-Корт. Представьте, как прямо перед нами возникают две двери. Тусклый свет льется из окна. За дверью слева находится спальня мистера Блейка, служащая одновременно кухней и рабочим кабинетом. Вторая же дверь ведет в темную гостиную. Ее стены украшают гравюры, акварели и темперы Блейка. Окно этой комнаты выходит во внутренний двор. Но манящий нас sanctum расположен за дверью слева.
Для почитателей творчества Блейка это и есть та самая святая святых, место, где случалось волшебство. Стены крохотной комнатки, имеющей всего двенадцать футов в ширину и около четырнадцати в длину, облицованы деревянными панелями. Едва переступив порог, мы оказываемся слева у изголовья кровати, занимающей большую часть комнаты. В правом углу расположен камин для приготовления пищи, а рядом - буфет. Мягкий свет струиться через приоткрытую створку окна. Перед окном стоит длинный стол для гравирования, справа от которого – шкаф, где мастер держит свои инструменты. Из окна спальни виднеются грязные берега Темзы, а вдали – живописные холмы Кента и Суррей.
Именно так Фредерик Шилдс (1833-1911), изобразил комнату, в которой умер Уильям Блейк. Иллюстрации этого почти сакрального места, выполненные Шилдсом в карандаше и акварели, для книги Александра Гилкриста «Жизнь Уильяма Блейка» (1863), подтолкнули известного художника Данте Габриэля Россетти на создание лирических произведений: огонек прерафаэлитизма зажегся в литературе. Шилдс невероятно высоко ценил творческое наследие Блейка и своими иллюстрациями отдал ему дань уважения. Небезынтересно, что на рисунке комнаты в карандаше на панели слева от окна изображены три души, как ангелы, восходящие к небесам с распростертыми руками. Можно предположить, что это мистическое граффити принадлежит руке самого Блейка. Однако на акварели Шилдса изображение душ отсутствует. Похоже, что сама атмосфера комнаты послужила причиной подобной художественной вольности. Мистер и миссис Блейк самим своим присутствием сообщали то «ощущение СВОБОДЫ», которое «едва ли можно было уловить в ином месте».
И вот мы уже ступили на волшебную землю преданий: святые часто вдохновляют на сложение легенд, но никогда не пишут их сами. В нашем случае письмо студента Королевской академии художеств Джорджа Ричмонда (1809-1896) к «дорогому другу» Сэмюэлю Палмеру положило начало легенде о смерти Блейка. Он описывал кончину Блейка так:
В воскресенье около шести часов вечера он почил с честью. Он сказал, что отправился в Страну, увидеть которую мечтал всю жизнь. Он надеялся на спасение через Иисуса Христа. Перед самой смертью его лицо, точно, светилось блаженным светом, и он, словно одержимый, стал петь о тех вещах, которые он будто бы видел в Раю. Поистине он умер как Святой. Хоронить его будут в пятницу в полдень. И если вы решите присутствовать на похоронах, то хочу сообщить, что в нашем экипаже есть свободное место.
Адресат письма, сын баптистского пастора двадцатидвухлетний художник Сэмюэль Палмер, был одним из немногих, благодаря кому мы можем познакомиться с личностью Блейка (в своей книге Гилкрист часто цитирует воспоминания Палмера). Однако тот святой, которого описывают Ричмонд и Палмер, - это Блейк уже на закате жизни: знакомство Палмера с Блейком произошло только в 1824 году, а спустя три года последний умер. Тем не менее, романтические описания Палмера, воспоминания его друзей и знакомых стали основой для легенды о блаженной смерти Уильяма Блейка.
Спустя год во втором томе книги «Ноллекенс и его времена» (Лондон, 1828) Джона Томаса Смита появилось еще одно упоминание о смерти Блейка. Эта книга была известна своей «злонамеренностью». Хотя Джозеф Ноллекенс (1737-1823) был, возможно, величайшим британским скульптором XVIII века, член Королевской академии художеств Джон Смит постарался обесславить его в своей книге. О Блейке же, напротив, он писал с уважением:
Во время лихорадки, когда [у Блейка] желчь смешалась с кровью, не вставая с постели, он продолжал неустанно работать над иллюстрациями к «Божественной комедии» Данте. Блейк крайне почитал творчество Данте. Разделяя воззрения Флаксмана и Фюзели в том, что перевод, выполненный Генри Фрэнсиссом Кэри, превосходит все другие варианты, Блейк в возрасте шестидесяти трех лет принялся за изучение итальянского языка, чтобы наслаждаться подлинной поэзией Данте. Для задуманной работы Блейк изготовил семь гравированных пластин по формату книжной страницы и написал более ста эскизов в карандаше. Каждый из его рисунков свидетельствовал о невероятной проницательности и свободолюбии художника, с упоением взявшего за столь непростой труд, невзирая на бесконечные телесные страдания, которые он переносил с христианской стойкостью.
В день своей смерти 12 августа 1827 года Блейк написал стихи во славу Творца, и прочел их вслух. Кэтрин была очарована услышанным, но Блейк ласково посмотрел на нее, улыбнулся и добавил: «Милая, стихи не мои, нет, они не мои».
Спустя 32 года эта сказочная история была опубликована в книге «Жизнь Уильяма Блейка: неизвестный художник» Александра Гилкриста. Но поскольку и вдова Блейка (Кэтрин Блейк) к тому времени уже отошла в мир иной, скорее всего, Гилкрист пересказал воспоминания художника Фредерика Тейтема (1805-1878), чья сестра Джулия вышла замуж за Ричмонда и к которому после смерти Кэтрин перешли многие манускрипты Блейка.
В январе 1828 года знаменитый критик и юрист Генри Крабб Робинсон навестил Кэтрин Блейк. В ходе беседы она обронила фразу: «мистер Блейк умер как ангел». По сути, приведенная цитата из дневника Робинсона является единственным свидетельством об обстоятельствах смерти Блейка из первых уст.
С течением времени легенда обрастала все новыми подробностями. В книге «Жизнеописания великих британских живописцев, скульпторов и архитекторов» (в шести томах, 1830) Аллан Каннингем хотя и опирается на текст Смита, допускает неточности в биографии Блейка. Даже год смерти художника указан неверно (при том, что книга вышла спустя лишь три года с момента его кончины). Во второе издание Каннингем внес ряд поправок, в том числе убрал предположение о том, что Блейк с трудом различал границы реального и воображаемого. Тем не менее, множество неточностей сохранились:
На семьдесят первом году жизни [неверно] силы стремительно покидали его [Блейка]. Впрочем, он по-прежнему оставался спокойным и жизнерадостным. «Я торжествую, умирая, - писал он: - и не печалюсь, покидая тебя, Кейтрин [опечатка]. С тобою многие годы мы прожили счастливо и вместе, но вскоре я тебя покину. Отчего же мне страшиться смерти? Я ничуть не боюсь умирать. Я старался жить по завету Христа и почитал Бога по-настоящему, в доме своем, вдали от любопытных взоров». С каждым днем он становился все слабее, уже не вставал с постели и едва ли мог сидеть. Кроме жены, которая и сама, будучи в преклонных летах, нуждалась в помощи, некому было ухаживать за ним.
«Ветхий днями» [название гравюры] был крайне дорог Блейку. За три дня до своей смерти он, сидя в кровати с улыбкой на устах, раскрашивал оттиск гравюры своими наилучшими красками и в особенной манере. Закончив работу, он воскликнул: «Готово! Это, пожалуй, лучшая моя гравюра, - он посмотрел на свою жену, которая, понимая, что эта гравюра – его последняя работа, была не в состоянии сдержать слез, - О, Кейт, прошу, оставайся недвижима, я нарисую твой портрет. Ты всегда была ангелом для меня». Она села рядом и умирающий художник принялся рисовать ее портрет [если портрет и существовал, то в настоящее время утерян].
Радость, с которой этот необычайный человек встречал приближающуюся кончину, оттеняла печаль момента. Внезапно Блейк принялся распевать стихи и песни, жалея, что не может запечатлеть сошедшее на него, как он выразился, вдохновение на бумаге. «Кейт, - продолжил он, - я на пороге великого перехода. Ранее я всякий раз поднимался, чтобы записать свои мысли: в дождь ли, в снег, в жару... Но сейчас ты подойди и присядь со мной рядом, потому что это уже не повториться. Он умер 12 августа 1828 года [sic] без боли и страданий - его жена даже не поняла, в какой момент он перестал дышать.
И если это трогательное описание было составлено с очевидной небрежностью, то следующий сентиментальный некролог, принадлежащий перу Фредерика Тейтема, был тщательно продуман, рассчитан и выверен. Унаследовав большую часть работ Блейка после смерти Кэтрин, Тейтем собственноручно отказался от большей части рисунков и стихов, не желая признавать их ценности. Став членом шотландской секты ирвингиан, так называемой «Католической Апостольской Церкви», Тейтем сжег, как он сам утверждал, из религиозных убеждений, многое из наследия Блейка (которое вероятно существовало).
Кроме того, к Тейтему перешли четыре биографии Блейка, составленные его близкими друзьями. Тейтем, осознавая, что биографические сведения об авторе, изложенные в самой трогательной манере и опубликованные рядом с текстом наиболее амбициозной блейковской поэмы «Иерусалим» совместно с иллюстрациями, выполненными к ней Блейком, могут принести огромную прибыль, принял решение уничтожить все доступные ему свидетельства. Затем он переписал биографию Блейка, подчеркнув центральное место, которое сам занимал в жизни художника и поэта.
Ощутите весь трагизм прозы Тейтема:
Жизнь, однако, подобно угасающему огню, вспыхнула еще раз и дала еще один взрыв воодушевления, во время которого он (Блейк) был весел и свободен от мучившего его приближения конца. Он знал, чем он хочет заняться, и, решив, что ему стало получше, попросил принести ему работу, прерванную во время последнего приступа. Это была цветная гравюра, изображавшая Господа Бога, высекающего первый земной круг, - работа, выполненная специально по заказу пишущего эти строки. Поработав над ней, он воскликнул: «Вот, я сделал все, что мог, это лучшее из всего, что я когда-либо завершил. Я надеюсь, мистеру Тейтему это понравится». Внезапно он отбросил гравюру и сказал: «Кейт, ты была хорошей женой, я должен нарисовать твой портрет». Она села рядом, и он нарисовал ее портрет, который, хотя и не отличался особенным сходством, был необычайно трогателен и выразителен. После часа работы над рисунком, он отбросил и это, и начал петь Аллилуйю, песню радости и торжества, которую миссис Блейк описала как поистине возвышенную в смысле музыки и стихов. Он пел громко с особенной исступленной силой и, казалось, был счастлив от того, что он прошел свой путь до конца, и уже почти добрался до цели, чтобы получить награду за свое высокое и вечное призвание. Дав ответы на вопросы [кто задавал эти вопросы?] относительно устройства своей жены после его кончины и назвав пишущего эти строки в качестве подходящей кандидатуры на роль ее опекуна, его душа оставила его, словно дуновение нежного ветерка, и он уснул в окружении своих могучих предшественников, которых когда-то изобразил. Он перешел из смерти в жизнь вечную 12 августа 1827 на шестьдесят девятом году жизни [неверно, Блейку исполнилось 69 лет]. Такова была сцена последних часов его жизни. Этот его взлет радости, словно звон колоколов, вновь наполнил комнату. Стены звенели и разносили звук благостной симфонии. Это была прелюдия к гимнам Святых. Это была увертюра к хоралу Небес. Это была песнь, которой вторят Ангелы.
Я полагаю, что читатель с легкостью распознал фальшь в этом неприличном и лицемерном словоблудии. После смерти Блейка, Тейтем хотел извлечь максимальную материальную выгоду из его работ. Ничто не мешало Тейтему завышать цену на унаследованные рисунки и стихи, смерть же автора, с одной стороны, делала произведения уникальным и уже неповторимыми, а с другой, сглаживала все споры о личности Блейка. Очевидно, что Тейтем играл роль классического плакальщика в угоду личной выгоды и корысти. Даже нестандартное написание местоимения «Он» (с заглавной буквы и с подчеркиванием) было заимствовано из дневников Ричмонда, который для акцентирования духовности и почтенности умирающего художника применял данный графический способ. Удивительно то, что триумф лицемерия, столь очевидного, длился так долго. Хотя Джон Линнелл, под покровительством которого Блейк жил последние годы, никогда не доверял высказываниям Тейтема. Да и Палмер в беседах с Гилкристом предпочитал не вспоминать о мистере Тейтеме, боясь быть обвиненным в клевете или опасаясь других неприятностей из-за дурного характера «старого друга».
Представления Тейтема о праведной жизни ограничивались распространенными стереотипами. Сложно поверить, что в последние минуты жизни Блейк принимал решение о благополучии Кэтрин после своей смерти! Кроме того, мы видим аллюзию на библейский сюжет об Иисусе, который просит «ученика, которого любил» позаботиться о матери. (Иоан. 19:27) и «предает дух» тремя стихами позже. Рассказывая о событиях жизни Блейка в такой манере, Тейтем пытался «занять место» его любимого ученика.
Между прочим, дед Тейтема Ральф, в свое время слыл знатным авантюристом; архитектурная карьера его отца (Чарльза Хиткота Тейтема, 1772-1842) была выстроена, скорее, благодаря манипулятивному таланту, а не творческим способностям. Чарльз Тейтем не раз спасался от банкротства, используя важные имена и связи. Старший сын Чарльза, Фредерик, унаследовал предприимчивость своего отца, но, к сожалению, был столь же бесталанным. На момент смерти Блейка ему было 22 года.
Своекорыстное жизнеописание Блейка было создано Тейтемом в качестве маркетингового инструмента: он ловко извлекал прибыль из манускриптов безмолвного художника и поэта. Все то наследие Блейка, что Тейтем не смог продать, он сжег.
И чтобы окончательно развеять сомнения в том, был ли Тейтем свидетелем смерти Блейка, мы обратимся к воспоминаниям Джона Томаса Смита. В 1828 году Смит писал, что Тейтем, будучи болен, проехал 90 миль, чтобы поприсутствовать на похоронах Блейка (которые состоялись 17 августа) на кладбище Банхилл-Филдс. Настолько сильным было его почтение к Блейку; почтение, столь необходимое для выгоды его семьи.
Тейтем получил единоличный контроль над «правами» на творчество Уильяма Блейка еще до того, как Гилкрист начал составлять его биографию. Поэтому Гилкрист главным образом опирается на свидетельства Тейтема и Смита. Биография Уильяма Блейка, написанная Гилкирстом, долгое время пользовалась репутацией наиболее авторитетного источника, потому что, казалось, что через «учеников» и друзей, Гилкрист смог дотянуться до личности гениального поэта и художника.
В своем повествовании о смерти Блейка Гилкрист, развивает мысль Ричмонда из письма Палмеру: «Он умер как святой, как человек, принимающий замысел Божий». Далее Ричмонд добавляет одну деталь: «Соседка, присутствующая при смерти Блейка, сказала: «Я видела смерть не человека, но блаженного Ангела». И хотя данное описание смерти перекликается с репликой центуриона, присутствующего при распятии Христа, из фильма «Величайшая из когда-либо рассказанных историй» (Джордж Стивенс, 1965), оно резко противоречит с предыдущими заметками Гилкриста: «Август 1827 года, он лежит в постели, совершенно ослабленный болезнью. В комнате тишина. За окнами виднеется река, а в нескольких метрах шумит оживленный Стрэнд. У кровати стоит она (Кейт), его единственная сиделка и уходчица, но другой ему и не надобно». И вот статисты собираются у смертного одра. Представьте подобный монолог, произнесенный Питером Куком (например, в комедии Брайана Форбса «Другой ящик», 1966) и вы поймете, как «излагались» факты о смерти и жизни Уильяма Блейка. Духовное зерно всегда лежит в основе легенды. Но поэтизируя реальность, мы уничтожаем ее, и порой теряем все подлинное прежде, чем доходим до языка аллегорий и символов, где вольны трактовать факты, как пожелаем.
Для биографа совершенно очевидно, что люди, окружавшие Блейка в конце жизни: все те, кто обращал его в угоду своим интересам, кто боролся с ним, и кто хорошо его знал, - множили слухи и порождали кривотолки. Так началась легенда о Уильяме Блейке.
Основной причиной значительных искажений в биографии Уильяма Блейка послужила религия. В частности, в 1827 романтизация и сентиментализация Библии представляли собой уже сложившиеся культурные нормы в Англии и Америке: попытки современников описать респектабельность личности в изящной манере неизменно приводили к негласному лицемерию. Описание смерти Блейка подводит нас к следующему:
Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух. А Мария стояла у гроба и плакала. И, когда плакала, наклонилась во гроб, и видит двух Ангелов, в белом одеянии сидящих, одного у главы и другого у ног, где лежало тело Иисуса.
(Иоан. 19:30, 20:11-12)
Ангелы играли важную роль в жизни Блейка. В те времена главным свидетельством «блаженной кончины», подготовленной предыдущей светлой жизнью, считалось явление ангелов в час смерти. Мирную смерть рассматривали как Божие благословение. Часто к умирающим людям приводили детей, чтобы они могли увидеть, как душа обретает вечный покой, и поверили в Божественную благость и любовь.
Безусловно, не каждому уготована «блаженная» смерть, не все покидают этот мир тихо и безболезненно. Есть и другой способ умереть. Порой, случаются «страшные, мучительные смерти», крайне неудобные для религиозных сообществ.
И чтобы осознать, какой может быть альтернатива «блаженной кончины», нам нужно изучить жизнь матери Блейка, Кэтрин, рассмотреть все те факты, что остались скрыты от Александра Гилкриста и последующих биографов Уильяма Блейка.